Неточные совпадения
— Да
велите завтра
площадь выместь, может, найдете, — усмехнулся Митя. — Довольно, господа, довольно, — измученным голосом порешил он. — Вижу ясно: вы мне не поверили! Ни в чем и ни
на грош! Вина моя, а не ваша, не надо было соваться. Зачем, зачем я омерзил себя признанием в тайне моей! А вам это смех, я по глазам вашим вижу. Это вы меня, прокурор, довели! Пойте себе гимн, если можете… Будьте вы прокляты, истязатели!
Разве мы не видали своими глазами семьи голодных псковских мужиков, переселяемых насильственно в Тобольскую губернию и кочевавших без корма и ночлегов по Тверской
площади в Москве до тех пор, пока князь Д. В. Голицын
на свои деньги
велел их призреть?
— Будет продажа теперь! — ворчал он сам себе, отвязывая кобылу и
ведя ее
на площадь.
Тот дом, в котором, казалось мне, мы жили «всегда», был расположен в узком переулке, выбегавшем
на небольшую
площадь. К ней сходилось несколько улиц; две из них
вели на кладбища.
Нас выпороли и наняли нам провожатого, бывшего пожарного, старичка со сломанной рукою, — он должен был следить, чтобы Саша не сбивался в сторону по пути к науке. Но это не помогло:
на другой же день брат, дойдя до оврага, вдруг наклонился, снял с ноги валенок и метнул его прочь от себя, снял другой и бросил в ином направлении, а сам, в одних чулках, пустился бежать по
площади. Старичок, охая, потрусил собирать сапоги, а затем, испуганный,
повел меня домой.
В двенадцать часов она
на извозчике спустилась вниз, в старый город, проехала в узенькую улицу, выходящую
на ярмарочную
площадь, и остановилась около довольно грязной чайной,
велев извозчику подождать.
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад,
повели их по
площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни
на кого не смотрел.
Крыт был дом соломой под щетку и издали казался громадным ощетинившимся наметом; некрашеные стены от времени и непогод сильно почернели; маленькие, с незапамятных времен не мытые оконца подслеповато глядели
на площадь и, вследствие осевшей
на них грязи, отливали снаружи всевозможными цветами; тесовые почерневшие ворота
вели в громадный темный двор, в котором непривычный глаз с трудом мог что-нибудь различать, кроме бесчисленных полос света, которые врывались сквозь дыры соломенного навеса и яркими пятнами пестрили навоз и улитый скотскою мочою деревянный помост.
Крики толпы звучали умиротворяюще, просительно, они сливались в неясную суету, и все было в ней безнадежно, жалобно. Сотские
повели Рыбина под руки
на крыльцо волости, скрылись в двери. Мужики медленно расходились по
площади, мать видела, что голубоглазый направляется к ней и исподлобья смотрит
на нее. У нее задрожали ноги под коленками, унылое чувство засосало сердце, вызывая тошноту.
— А знаешь ли, — продолжал строго царевич, — что таким князьям, как ты, высокие хоромы
на площади ставят и что ты сам своего зипуна не стоишь? Не сослужи ты мне службы сегодня, я
велел бы тем ратникам всех вас перехватать да к Слободе привести. Но ради сегодняшнего дела я твое прежнее воровство
на милость кладу и батюшке-царю за тебя слово замолвлю, коли ты ему повинную принесешь!
Между тем настал день, назначенный для судного поединка. Еще до восхода солнца народ столпился
на Красной
площади; все окна были заняты зрителями, все крыши ими усыпаны.
Весть о предстоящем бое давно разнеслась по окрестностям. Знаменитые имена сторон привлекли толпы из разных сел и городов, и даже от самой Москвы приехали люди всех сословий посмотреть, кому господь дарует одоление в этом деле.
— Где же они
повелевают мне стать пред ними
на колени: здесь, или
на площади, или во храме? — сухо спросил Туберозов. — Мне все равно: по повелению я все исполню.
Городские
ведут бой с хитростями, по примеру отцов: выдвинут из своей стенки против груди слобожан пяток хороших вояк, и, когда слобожане, напирая
на них, невольно вытянутся клином, город дружно ударит с боков, пытаясь смять врага. Но слободские привыкли к этим ухваткам: живо отступив, они сами охватывают горожан полукольцом и гонят их до Торговой
площади, сбрасывая
на землю крепкими ударами голых кулаков.
— Да он сущий Иуда-предатель! сегодня
на площади я
на него насмотрелся: то взглянет, как рублем подарит, то посмотрит исподлобья, словно дикий зверь. Когда Козьма Минич говорил, то он съесть его хотел глазами; а как после подошел к нему, так — господи боже мой! откуда взялися медовые речи! И молодец-то он, и православный, и сын отечества, и бог
весть что! Ну вот так мелким бесом и рассыпался!
— До
площади, синьора! Вы послушайте, как хорошо я
вел себя: сначала я вовсе не обращал внимания
на их насмешки, — пусть, думаю, они сравнивают меня с ослом, я всё стерплю из уважения к синьоре, — к вам, синьора. Но когда они начали смеяться над моей матерью, — ага, подумал я, ну, это вам не пройдет даром. Тут я поставил корзину, и — нужно было видеть, добрая синьора, как ловко и метко попадал я в этих разбойников, — вы бы очень смеялись!
Ты все писал и сном не позабылся,
А мой покой бесовское мечтанье
Тревожило, и враг меня мутил.
Мне снилося, что лестница крутая
Меня
вела на башню; с высоты
Мне виделась Москва, что муравейник;
Внизу народ
на площади кипел
И
на меня указывал со смехом,
И стыдно мне и страшно становилось —
И, падая стремглав, я пробуждался…
И три раза мне снился тот же сон.
Не чудно ли?
В ожидании дьячка воевода сильно волновался и несколько раз подходил к слюдяному окну, чтобы посмотреть
на площадь, не
ведут ли пристава волхита. Когда он увидел приближающуюся процессию, то волнение достигло высшей степени. Арефа, войдя в воеводские покои, повалился воеводе прямо в ноги.
Старик, задыхаясь от усталости и тревоги, бежал около двух верст до
площади, где стоят извозчики. Облитый потом, он сел
на дрожки и
велел везти себя в врачебную управу. Не глядя, что вынул из кармана, он дал извозчику монету и вбежал в сени. Баба и старуха сидели
на окне. Старуха плакала.
Чтобы не терять времени, мой Вергилий
повел меня в конец нашей улицы, выходящей
на обширную
площадь, часть которой была занята деревянными торговыми лавками, окруженными галереей с навесом.
— Полно, Карл, — возразил Эдвардс задабривающим голосом, и видно было, что требовалось
на это с его стороны некоторое усилие, — ты лучше вот что: дай-ка мне до семи часов мальчика; я бы погулял с ним до представления…
Повел бы его
на площадь поглядеть
на балаганы…
— Я, — говорит, — его хотел
вести ночью в полицию, а он — меня; друг дружку тянули за руки, а мясник Агафон мне поддерживал; в снегу сбились,
на площадь попали — никак не пролезть… все валяться пошло… Со страху кричать начали… Обход взял… часы пропали…
Прежде ж
Чем Дмитриева мать, царица Марфа,
Свидетельствовать будет
на Москве,
Что сын ее до смерти закололся
И погребен, ты выедешь
на площадьИ с Лобного объявишь места: сам-де,
Своими-де очами видел ты
Труп Дмитрия, — и крестным целованьем
То утвердишь. Меж тем я со владыкой
Велел везде Отрепьеву гласить
Анафему: в церквах, в монастырях,
На перекрестках всех, его с амвонов
Велел клясти! Быть может, вразумится
Чрез то народ.
— Прочел, — говорит С., — я эту бумагу, пометил, и что же еще тут долго думать: отшлепаем молодца яко старца, да и дело с концом; и я дал в порядке приказ подрядчику, чтобы завтра эшафот
на площади сладить, а сам
велел привести арестанта, чтобы посмотреть
на него: здоров ли он и можно ли его безопасно подвергнуть этой процедуре.
Граждане летели
на Великую
площадь, и все глаза устремились
на Вадимово место: Марфа и Ксения
вели на его железные ступени пустынника Феодосия.
Когда царь персидский Камбиз завоевал Египет и полонил царя египетского Псаменита, он
велел вывесть
на площадь царя Псаменита с другими египтянами и
велел вывести
на площадь две тысячи человек, а с ними вместе Псаменитову дочь, приказал одеть ее в лохмотья и выслать с ведрами за водой; вместе с нею он послал в такой же одежде и дочерей самых знатных египтян. Когда девицы с воем и плачем прошли мимо отцов, отцы заплакали, глядя
на дочерей. Один только Псаменит не заплакал, а только потупился.
Приехал Пшецыньский,
велел собрать
на площадь всю деревню.
Один только черный принц полудикого народа все еще продолжал отчаянно бороться с дружинами короля. Наконец, после многих битв, черный принц Аго был побежден. Его взяли в плен, скованного привели в столицу и бросили в тюрьму. Дуль-Дуль, разгневанный
на черного принца за его долгое сопротивление, решил лишить его жизни. Он
велел народу собраться с первыми лучами солнца
на городской
площади.
— Вот к крыльцу подают две кареты золотые, все в стеклах, как жар горят. Экой осмеричок!.. А шоры, видно, из кована золота! Знать, сама государыня изволит ехать, а когда она едет, не
велят стоять
на дворцовой
площади.
Поселяне сказали ему «вставай» и
повели через
площадь обратно
на гауптвахту, говоря, что
на другой день таким же образом будут допрашивать и других арестованных.
Три окна, глядевшие
на клочок улицы, упиравшейся в берег плетеною изгородью, четыре-на другую улицу, которая
вела к соборной
площади, и вышка в одно окно, называемая ныне мезонином, предупреждали, что и внутри этого смиренного здания не найти большого простора.
— Ну, смотри, Фелицата, — так звали приживалку, принесшую
весть о сватовстве Глеба Алексеевича Салтыкова за Дашутку-звереныша, — если ты соврала и такой несуразный поклеп взвела
на моего Глебушку, не видать тебе моего дома как ушей своих, в три шеи
велю гнать тебя не только от ворот моих, но даже с
площади. А
на глаза мне и не думай после этого показываться,
на конюшне запорю, хотя это у меня и не в обычае.
С мельчайшими подробностями рассказал он ей свою жизнь в Москве, свою любовь к Марье Валерьяновне Хвостовой, брат которой служил в военных поселениях графа Аракчеева и пропал без
вести, дуэль с Зыбиным, бегство Хвостовой из родительского дома, свой приезд в Петербург и, наконец, роковое сознание участия в братоубийственном деле, охватившее его
на Сенатской
площади, его бегство и жизнь в полуразрушенной барке.
Оказалась настоятельная необходимость выбраться подобру-поздорову из Горок. Топор
велел скорее собираться, но чтобы оставить по возможности грозное понятие о своей силе и силе мятежа, и предупредить мысль о погоне, он выстроил всю шайку
на площади и громко скомандовав: «
На Могилёв ренка права марш», — торжественно выступил из Горок с военными трофеями, инвалидным капитаном и инвалидным барабаном.
Когда Иван Кольцо и остальное посольство появилось
на крыльце царской палаты, их встретил гул народного восторга. Народу
на площади и улицах, бог
весть откуда, было известно все, что произошло в царских палатах. Приветственный гул, вырвавшийся из тысячи грудей, лучше всего доказывал Ивану Кольцу великость подвига, задуманного и совершенного его другом и атаманом.
Как
на площади народ собирается,
Заунывный гудит-воет колокол,
Разглашает всюду
весть недобрую.
По высокому месту лобному,
Во рубахе красной с яркой запонкой,
С большим топором навостреныим,
Руки голые потираючи,
Палач весело похаживает,
Удалова бойца дожидается,
А лихой боец, молодой купец,
Со родными братьями прощается...